Не молчи, скажи мне хоть пару слов...

Каждый родитель мечтает услышать первое слово своего малыша. Нам хочется, чтобы ребенок скорее сказал «мамочка» и «папочка» и свое первое «я тебя люблю». Но, к сожалению, бывают ситуации, когда все ожидания перечеркивает диагноз. Аутизм, сенсомоторная алалия, задержка психического и интеллектуального развития, детский церебральный паралич и др. – это диагнозы, которые часто сопровождаются отсутствием речи у ребенка. Канат Айткулович БУКЕЖАНОВ, логопед-дефектолог высшей категории центра речевой абилитации и коррекции «Сөз», ученый, автор уникальной методики речевой абилитации, не имеющей аналогов в мировой специальной литературе, помогает детям с особенностями развития и учит их разговаривать. Мы попросили Каната Айткуловича рассказать, что представляет собой методика речевой абилитации, кому она может помочь и каких результатов позволяет добиться, а также собрали отзывы родителей, которые на собственном примере смогли оценить ее эффективность.

– Канат Айткулович, в понимании многих логопед – это специалист, исправляющий дефекты речи. Вы же работаете с детьми со сложными диагнозами и учите их разговаривать, что называется, с нуля, чем отличается Ваша методика от стандартной работы логопеда?

– Наука, которая применяется в нашем центре, называется речевой абилитацией. В чем ее отличие от реабилитации? Абилитация означает «умение», а реабилитация – «возвращение». Если ребенок разговаривал, но по какой-либо причине замолчал, например вследствие травмы, то в этом случае применяется реабилитация, т. е. возвращение ему речевых навыков, но если ребенок не разговаривает, никогда не умел и приходится создавать ему речь на пустом месте – это уже абилитация.

– С какими диагнозами Вам чаще всего приходится иметь дело?

– ПМПК изначально ставит один диагноз (так предусмотрено нормативами) – «задержка психо-речевого развития» (ЗПРР). Затем, когда ребенок произносит свои первые слова, ставится диагноз ОНР1 – общее недоразвитие речи 1-й степени; когда ребенок начинает говорить, пусть и косноязычно, ставится ОНР2, т. е. 2-я степень. При ОНР3 ребенок разговаривает, но остаются какие-то дефекты с произношением.

Диагнозы, с которыми дети приходят к нам, различны. Бывают органического характера, например ДЦП, моторная алалия, легкая и средняя степень интеллектуальной недостаточности, т. е. все то, что связано с органическими поражениями головного мозга. Они могут быть следствием травмы: химической, инфекционной, родовой (например, ребенок был обвит пуповиной и у него развилась гипоксия или в процессе родов произошло ущемление плода), а также механической (например, если ребенок упал с высоты). Однако любая травма поражает мозг не полностью, а избирательно. Бывают дети с поражением лобной части головного мозга, они прекрасно разговаривают, но у них нарушен анализ и синтез, что ведет к умственной отсталости, а бывают с поражением височных долей, эти дети прекрасные и чудесные, но не разговаривают, т. к. именно в височных долях находятся речевые центры зоны мозга.

Если ребенок не разговаривает и МРТ не выявило никаких органических патологий, то можно говорить о нарушении химической регуляции мозга, когда некоторые химические вещества, которые организм должен вырабатывать естественным образом, не вырабатываются или не усваиваются. Либо, наоборот, некоторые гормоны и медиаторы вырабатываются в большем, чем нужно, объеме. С химической регуляцией головного мозга связаны чаще всего психические заболевания, в том числе и широкий спектр расстройств, который мы называем «аутизм».

Бывают случаи истинного речевого мутизма – психологического состояния, при котором ребенок умеет разговаривать, но отказывается это делать. Такое часто наблюдается при различных видах аутизма. Еще существует такой диагноз, как речевая абулия. «Абулия» – в переводе с греческого abule – «безволие, слабость». Но слабость не мышечная, а именно слабость воли, которая не позволяет решиться ребенку на какой-либо поступок, в том числе и на речь. Такой ребенок часто безволен во всем, например, если его посадить на диван, он будет сидеть без движения до тех пор, пока ему не предложить что-то другое. Речевая абулия достаточно редкое заболевание, ученые до сих пор не выяснили истинные причины его возникновения. Возможно, оно вызвано какими-либо фобиями или психическими расстройствами.

– Можно ли кратко описать, что представляет собой Ваша методика?

– При любом диагнозе самое главное, чтобы ребенок мог издавать хоть какой-нибудь горловой звук, и уже на основу этого звука мы накладываем содружественные механические движения, т. е. применяем расширенную пассивную артикуляционную гимнастику. Это выглядит примерно так: сначала я руками оттягиваю губы ребенку, чтобы получить звук «па», затем сужаю губы – возникает звук «по», сужаю сильнее – возникает «пу», растягиваю губы – получается «пи» и т. д. Постепенно, по мере повторения у ребенка появляется стойкий условный рефлекс.

Этот процесс в каком-то смысле напоминает игру на музыкальном инструменте. Пассивная артикуляционная гимнастика закрепляет артикуляционные движения, необходимые при произношении звуков. Ребенок не может их произнести самостоятельно, ему нужно помочь. Одновременно, используя методы артикуляционной гимнастики, мы осуществляем постановку несуществующих звуков. Обычные дети, когда учатся разговаривать, могут копировать артикуляционные движения собеседника. У детей, с которыми работаем мы, подражательный рефлекс ослаблен и выработать его сразу в возрасте 6-7 лет очень сложно. Они не смотрят на лицо, на губы, в глаза, иногда они просто смотрят в пустоту. Поэтому кроме пассивной гимнастики мы используем еще звуковую и тактильную подачу сигнала и его закрепление, т. е. сопровождаем механическое воздействие звуковыми и тактильными сигналами. Закрепление тактильных сигналов называется звуковой картой тела. Очень интересная вещь.

Например, мы закрепляем звук «пи». При его произношении я нажимаю ребенку в уголок губы. Если постоянно при звуке «пи» нажимать в одно и то же место, у ребенка вырабатывается условный рефлекс. Когда мы добились закрепления звука, начинаем избавляться от тактильного сигнала. Сначала заменяем нажатие легким прикосновением, потом совсем перестаем прикасаться к лицу и просто указываем жестом на эту точку. Постепенно ребенок полностью отсоединяется. Наша методика основывается на том, что мы сначала создаем привычку, а потом ее разрушаем. Когда ребенок научится произносить слоги с помощью описанных средств, мы начинаем их закреплять, автоматизировать.

При сложных случаях мы применяем не только тактильное закрепление, но и звуковое. Для этого я сочетаю механическое сопровождение определенным звуковым сигналом, своим для каждого слога. Мы взяли термин из суггестологии и назвали ответную реакцию «рапорт», т. е. получение ожидаемой реакции в ответ на свое воздействие. Как только мы добились рапорта, можно сказать, что половина работы сделана.Потом мы начинаем сочетать слоги с родственными звонкими и глухими согласными, чтобы добиться звуковой дифференциации.

Со стороны этот процесс, может быть, выглядит комично, но он очень важен. При любом воздействии – как тактильном, так и звуковом – в головном мозге ребенка создается новая цепь нейронов, которая отвечает за произнесение определенного слога и подает сигнал в органы речетворения.

Дети, которые приходят к нам, еще не обладают высоким уровнем понимания речи, отсюда проистекает бедность мышления. Человеческое мышление словесно оформлено, а эти дети не разговаривают и плохо понимают обращенную к ним речь. Значит, мы не только создаем речь на пустом месте, мы создаем мышление. Сначала ребенок не понимает, что с ним делают, и просто подчиняется. И здесь очень важный момент – нужно, чтобы ребенок тебе доверял. Пока не будет доверия, ничего не получится. Поэтому первоначальный этап всегда начинается с карточек и игры. Далее следует второй этап: когда ребенок начинает тебе доверять, можно начинать массаж и пассивную звуковую гимнастику, тогда он не будет раздражаться, когда к нему прикасаются. На третьем этапе ребенка уже можно уложить на кушетку и работать с ним. При этом важно реагировать на состояние ребенка – если он заплакал или закричал, мы сразу возвращаемся к первому этапу. Пересаживаемся за стол и начинаем все сначала. Нельзя, чтобы ребенок чувствовал себя дискомфортно. Иногда за одно занятие мне приходится по нескольку раз перемещаться от стола к кушетке и обратно. Зарядка еще та, я вам скажу… Но в конце концов ребенок привыкает, и вот тогда начинается настоящая работа.

После того как ребенок освоил звуки и слоги, мы начинаем осваивать простые двуслоговые слова. Сначала это, конечно, «мама» и «папа». Потом другие. Вся работа со словами ведется по карточкам. И здесь очень важен принцип реализма, необходимо, чтобы изображение на карточке было не нарисованной иллюстрацией, а реальной фотографией.

Потом мы начинаем работать над сложными слогами со стечением согласных, например «тка», «тко» и т. д., и словами с этими слогами. Постепенно мы добавляем все новые и новые слова и пробуем – сможет их усвоить ребенок или нет. Нужно постоянно захватывать чуть больше, чем может ребенок, чтобы оценить его возможности. У Льва Выготского есть теория о зоне ближайшего воздействия, согласно которой нужно сначала делать то, что умеет ребенок, и понемногу прощупывать, на что он потенциально способен.

Также мы работаем над скоростью произношения и протяженностью слогов. По сути учим ребенка правильно дышать при разговоре. Обычный человек не задумывается о дыхании, когда разговаривает, но ребенка, которого сначала учили глотать, т. к. у него отсутствовал глотательный рефлекс, потом учили жевать, потому что отсутствовал жевательный рефлекс, нужно учить правильно дышать. Иначе он будет задерживать дыхание и сбиваться при разговоре, потому что не будет понимать, как произносить слово и одновременно при этом дышать.

С некоторыми детьми мы применяем более сложные формы работы. Например, для закрепления слогов мы используем карточки, на которых помимо букв изображены различные узоры. Многие дети, у которых нарушена речь, обладают очень хорошей ориентацией в пространстве и памятью. За ориентацию в пространстве и память в головном мозге отвечает гиппокамп, одна из древнейших структур головного мозга. У ребенка могут быть корковые нарушения, не важно, в результате органического поражения или химического, но древние структуры мозга, в том числе  и гиппокамп, у него сохранны. Поэтому у таких детей отличная пространственная память и они хорошо ориентируются на местности. Достаточно один раз привести ребенка в какое-то место, чтобы он навсегда запомнил дорогу.

Недавние исследования по нейрофизиологии доказали, что гиппокамп не воспринимает трехмерное изображение пространства, он видит все в одной плоскости. Все, что нас окружает – дома, деревья, люди и т. д., гиппокамп воспринимает как некий узор, карту. Поэтому, когда мы показываем ребенку просто карточку со слогом, его мозг воспринимает буквы как некую безжизненную абстракцию, знак, и не более того. Работает только абстрактное мышление. Если не задействована лобная часть мозга, отвечающая за анализ и синтез, то ребенок не видит эти два символа. Ему нужно изображение сложнее, тогда будет работать не кора головного мозга, а гиппокамп, он будет запоминать изображение как карту. Потом мы начинаем трасформировать картинку, т. е. изменяем изображение: уменьшаем буквы – увеличиваем узор, увеличиваем буквы – уменьшаем узор, убираем буквы – оставляем только узор и в конце концов оставляем только слог; в гиппокампе ребенка буквы будут всегда ассоциироваться с узором, но ребенок запомнит именно слог. Получается, что мы обманываем гиппокамп и нагружаем его той работой, которую он выполнять не должен. Он должен работать на пространственную координацию, а мы заставляем его работать на чтение. Я назвал работу по этим карточкам «принцип барокко». Все мы знаем, что стиль барокко представляет собой сложную сеть различных узоров, очень богатую и изощренную. Все, что нас окружает – предметы, цвета, тени, с точки зрения гиппокампа это тоже барокко. Никакого минимализма в жизни не существует. Вокруг нас буйство красок и узоров, и, глядя на это, наш мозг и глаза отдыхают. Психологи даже доказали тот факт, что в минималистическом однотонном пространстве мозг человека чрезмерно напрягается и быстро устает. Мозгу требуется изощренность, а не простота. Поэтому стиль минимализма в архитектуре – это, может быть, красиво и эстетично, но наш мозг чувствует себя в нем очень плохо.

Основная суть нашей методики – вызвать генерализованное возбуждение в речевых центрах. Уже при зондовом массаже рта сигналы поступают в речевые центры и вызывают их возбуждение, потому что органы речетворения связаны с ними афферентными и эфферентными связями. Когда у ребенка поражены речевые центры, несмотря на их возбуждение, они не могут в полном объеме выполнять свою работу, поэтому начинают возбуждаться отделы головного мозга, расположенные рядом, а это центры мелкой моторики. Мы работаем над тем, чтобы соседние отделы мозга взяли на себя работу речевых центров. Если у ребенка отделы мозга, отвечающие за речь, поражены не сильно, то сначала мы возбуждаем центры мелкой моторики, а они уже передают сигналы в речевые центры. Именно поэтому специалисты рекомендуют развивать у маленького ребенка мелкую моторику, чтобы он быстрее заговорил.

– Канат Айткулович, Вы объясняете ребенку значение слов с помощью фотографий, но ведь не все можно сфотографировать, верно? Как, например, объяснить ребенку слово «больно» или «грустно»?

– Сначала мы работаем со словами ближнего предметного мира ребенка, окружающего его быта. Когда он это освоит, мы начинаем работать над предметами, которые могут ему встретиться на улице. Потом над предметами, которые ему могут встретиться в литературе и вообще в школе. Конечно, некоторые предметы для ребенка недоступны и непонятны, но мы стараемся, чтобы он хотя бы просто их заучил. Когда ребенок столкнется с ними в жизни, то по крайней мере терминологически сможет ответить, что это. Позже, в процессе жизни он все равно поймет их смысл.

Когда ребенок усвоит предметы, мы начинаем работать над сюжетами. Для этого у нас есть специальные сюжетные карточки. Например, на карточках изображена девочка и ее действия: девочка спит, девочка проснулась, девочка одевается, пьет чай и т. д. Для того чтобы ребенок не думал, что только девочка может совершать эти действия, мы разрабатываем такую же сюжетную линию про мальчика, про тетю, дядю, бабушку, дедушку и т. д. Таким образом, у ребенка формируется понятие о действиях человека.

После мы систематизируем карточки, делим их на группы: «дикие животные», «домашние животные», «овощи», «фрукты», «посуда», «обувь», «игрушки», «еда» и т. д. Наверное, самый трудный момент в нашей работе, когда ребенку нужно объяснить, чем дикое животное отличается от домашнего, а домашнее – от человека. Некоторые дети долго не могут этого понять.

Что касается чувств и эмоций, их тоже можно изобразить на карточках. Смеется человек на фотографии – значит, радуется, плачет – значит, грустит, сердится – значит, злится и т. д. То же самое и с «больно» или «болит». Постепенно ребенок начинает применять эти навыки относительно себя. Если ему становится больно, мама показывает ему карточку «болит», и он соглашается. Это, конечно, в большей степени работа родителей, потому что в условиях кабинета не всегда можно поймать ситуацию, когда у ребенка что-то болит или ему грустно. Конечно, родителей мы тоже учим, как правильно нужно заниматься с ребенком. Вообще, работа над чувствами и эмоциями – это уже высший пилотаж, и иногда до нее дело так и не доходит. Все зависит от тяжести состояния ребенка. И при этом не все делает один специалист. Работа над эмоциями и их пониманием – это область психологии.

– Вы занимаетесь с ребенком наедине или в присутствии родителей?

– Есть много центров,где во время занятий родители ждут за дверью в коридоре. Мы же всегда работаем в присутствии родителей – это наш главный принцип. Во-первых, родители должны смотреть и учиться, во-вторых, они могут контролировать процесс занятий. Ведь неизвестно, как занимаются с твоим ребенком, когда ты за закрытой дверью. Может быть, там все чай пьют, а ты платишь за это деньги (смеется). Ну и в-третьих, мы даем родителям домашнее задание и объясняем им, как правильно нужно работать с ребенком дома.

– Вы единственный специалист в вашем центре, который занимается с особенными детьми?

– Нет, не единственный. Когда-то я работал один, занимался частной практикой и принимал детей у себя дома. Но впоследствии появился спонсор – Игорь Леонидович Мауль, который организовал наш центр и провел подбор сотрудников, которых я обучаю методике. Сегодня в центре кроме меня практикуют еще два специалиста – Сабина Муратовна Советова и Ирина Сергеевна Белан.

– Существуют ли у Вас возрастные критерии для детей?

– Мы стараемся не брать детей младше 4 лет и старше 8. Иногда и в 4 года ребенок еще не готов заниматься. Ребенок должен созреть, и порой это созревание происходит очень быстро. День взрослого человека и день ребенка – это разные вещи. У ребенка за один день может произойти значительный рост, в то время как у взрослого только происходит распад клеток, причем в обратную сторону. 8 лет – условный возраст, когда речевые центры созревают и начинают функционировать в полной мере. Если к восьми годам внутренняя речь у ребенка отсутствует (а значит, и отсутствует абстрактное мышление), то в 9 лет научить его разговаривать очень сложно, иногда добиться развернутой речи так и не получается. Физиологически после 8 лет функция речевых центров начинает угасать. Хотя бывают и исключения. В моей практике был ребенок, который заговорил в 12 с половиной лет, при том, что до занятий он только мычал. Но я думаю, что у него была внутренняя речь, он все понимал и не мог разговаривать физически. После того как мы механически ему помогли, он заговорил.

– Канат Айткулович, дети, которых Вы научили говорить, в дальнейшем будут сильно отличаться от своих сверстников?

– Это опять же зависит от тяжести состояния ребенка. Но, знаете, у меня есть пациентка – 5-летняя девочка, поговорив с которой, вы не заметите никакой разницы с обычным ребенком. При том что изначально врачи ставили ей разные диагнозы, пророчили инвалидность и только домашнее обучение. Я уверен, что через год она пойдет в обычную общеобразовательную школу и будет учиться среди здоровых детей. Может, отличницей она и не будет, но твердой троечницей – точно.

– Вы работаете только с детьми с трудными диагнозами?

– Мы не делаем приоритета для работы только с трудными детьми. Иногда приходят дети совсем без проблем, просто родители захотели, чтобы их ребенок научился читать в 4 года. С помощью карточек мне легко научить читать здорового ребенка, потому что он быстро схватывает и запоминает. Сегодня вообще во всем мире поощряется раннее развитие детей. В Японии, например, ребенка в 4 года отдают в музыкальную школу. Считается, что чем раньше ребенок начнет развиваться, тем больше у него будет навыков и преимуществ в дальнейшей жизни. Но лично я своих детей рано не развивал и не хотел бы этого делать. Мне больше нравится детство, где у ребенка много свободного времени, где можно ловить бабочек и заниматься всякой ерундой. Эта ерунда потом будет очень тепло вспоминаться в жизни. Когда ребенка в 4 года учат читать, писать, учить огромные стихотворения и еще играть на скрипке – это рабский труд, который лишает его многих приятных моментов.

Это мое мнение. Да, я учу детей читать в 4 года, но я работаю по запросу родителей и не имею права их переубеждать. Хотя для многих из них умение ребенка читать в 4 года – это в первую очередь удовлетворение собственных амбиций.

Наша методика может помочь любому ребенку, но все же в большей степени она рассчитана на детей с трудными диагнозами.

Знаете, иногда приходят дети, которые не разговаривают, а я не могу понять почему. Настолько тяжелое у них расстройство. Я начинаю с ними работать, а в голове крутятся мысли: «Ну почему так произошло? Кто виноват в том, что ребенок стал таким? Бог? Мама? А может быть, это какая-нибудь вакцина, которую специально изобрели с целью уничтожить человечество? Кто?». Мысли разные приходят… Хочется найти виноватого… Иногда я думаю: если правда, что Бог смотрит на этот мир через глаза людей, то, наверное, через глаза особенных детей он смотрит чаще. У этих детей нет никаких присущих нам мысленных искажений. Они абсолютно безгрешны, и более объективных глаз Богу не найти. Для меня эти дети – ангелы, и каждый раз я сомневаюсь, оставлять ли их ангелами или изменять и делать людьми… В этом мое мнение раздваивается. С одной стороны, я думаю – пусть бы они оставались ангелами, прожили бы свою счастливую жизнь, какую им дала природа, и не мучились, учась жить по нашим правилам и взаимодействовать с нами. Это же чистой воды человеческий эгоизм – чтобы особенный ребенок нас понимал, он должен учить наши слова. Но, с другой стороны, когда смотришь на родителей, понимаешь, какая у них трагедия оттого, что их любимый ребенок сидит, молчит и смотрит куда-то в угол. Возможно, он что-то там видит, чего не видим мы, но ведь родители хотят, чтобы ребенок их любил, чтобы он сказал им «мамочка» и «папочка». Так разве я имею право отказать?